— Понимаю, — повторил Гуров и уехал.
Лишь привычка доводить начатое дело до конца вынудила Гурова заказать пропуск и приехать в Белый дом. Через некоторое время сыщик увидел Бесковитого, который выбрался из зала заседаний, чтобы отдышаться. Гуров быстро подошел, извинился, напомнил, как брал автограф, объяснил, что авторучка — подарок жены. После схватки у микрофона Бесковитый соображал плохо, достал из кармана несколько авторучек, сыщик забрал свою и уступил место какому-то бойкому парню.
Дома сыщик прослушал запись разговора Бесковитого с Иваном Ивановичем Ивановым, хотел ручку сломать и выбросить, затем решил оставить на память, снова перерешил и позвонил следователю прокуратуры Гойде.
— Здравствуй, Игорь Федорович, это некто Гуров.
— Здравствуй, Лев Иванович, очень тебя прошу…
— Понял, — перебил Гуров и рассмеялся: — Никаких предложений, авантюр, маленькая просьба.
— Не надо, — быстро ответил следователь, вздохнул и спросил: — Какая?
— Квартиру Бланка опечатывал ты?
— Ну?
— Слушай, давай сходим туда, хочу взглянуть на берлогу, которую так давно искал.
— Зачем?
— Не знаю, — признался Гуров. — Хочу взглянуть, как он жил.
Они подъехали к дому Бланка, миновали подъезд, который еще пованивал кошками, но былую остроту запах потерял. Умные животные покинули жилище мертвеца. Следователь сорвал печать, долго возился с ключами, наконец открыл дверь, пропустил Гурова и спросил:
— И что же ты здесь собираешься искать?
Гуров вошел в квартиру, от хозяина остался лишь очерченный мелом силуэт. Сыщик понял, что так лежало тело, когда гэбэшники разрешили прокуратуре войти и приступить… Сыщик заглянул во вторую комнату, ничего не тронул, вернулся, присел на краешек кресла. «Грязный», вспомнил Гуров одну из характеристик, добытых «авторитетами».
— Что же ты ищешь? — спросил следователь.
— Ищу ответ, которого уже никогда не найду. — Гуров услышал в соседней комнате шум, расстегнул пиджак.
На пороге появился огромный рыжий кот. Он шлялся по помойкам, увидел в окнах свет и вернулся. Сыщик не знал, как зовут кота, и сказал:
— Хозяин ушел и не вернется, а ты вернулся… — он запнулся и добавил: — Профессор.
Кот не отозвался, щурился, смотрел недоверчиво, но человек сидел спокойно, руку не тянул, и кот, окрещенный Профессором, подошел и мощным прыжком вспрыгнул на спинку кресла.
— На какой вопрос ты ищешь ответ? — поинтересовался следователь, наблюдая за сыщиком.
— А кем стал бы человек, не повстречай он товарища из КГБ?
— Не понимаю.
— Совсем не понимаешь, ничего?
Они посмотрели друг другу в глаза, следователь отвернулся и сказал:
— Кое-что, но больше знать не хочу. Я не трус, но и не Дон Кихот.
— Возьми на память. — Гуров протянул следователю авторучку. — Это портативный магнитофон. — И показал, как он включается.
— Ты собираешься продолжить?
— Нет, моя война окончена. — Гуров поднялся, взял кота под мышку и направился к дверям.
Гуров и Профессор сидели в кресле и собирались смотреть объявленный в телепрограмме американский боевик. Но на экране, поблескивая благородной сединой, выступал президент. Когда он заявил, что объявляет коррупции войну, Гуров убрал звук, оглаживая кота, ждал, когда кончится говорильня и начнется американский боевик.
Эпилог
Сыщик Гуров не прославился, он лишь спас жизнь спикера и сорвал попытку прорыва к власти красно-коричневых. Но Гуров только человек, ему не дано знать, что через четыре месяца и двенадцать дней уже сам спикер под тем же красно-коричневым флагом пошлет людей в бой за его, спикера, власть. И прольется кровь… Кровь алая.
Наркомафия
Пролог
Лев Иванович Гуров, сорока двух лет от роду, высокий, статный и широкоплечий, в общем — супермен, шел неторопливо по длинным коридорам МВД мимо безликих, проштемпелеванных номерами дверей. Еще пятнадцать минут назад Гуров был старшим оперативным уполномоченным по особо важным делам уголовного розыска, полковником милиции, у него имелись удостоверение, пистолет и наручники, он обладал властью не большой, но и не маленькой, перед ним открывались двери, пусть далеко не все, но очень, очень многие.
Гуров сдал удостоверение, пистолет и наручники, ему выдали пропуск на выход из здания. Он вложил бумажку в паспорт и думал не о том, что двадцать лет службы в розыске позади, а впереди неизвестно что, а о том, пропустит ли его постовой, вежливо козырнув, или придется предъявлять пропуск и какая кутерьма поднимется, если он бумажку потеряет или выбросит ее в ближайшую урну.
Он проработал сыщиком более двадцати лет, считал себя неплохим психологом, но и не подозревал, что внешние атрибуты власти, с которыми он только что расстался, значат для него так много. И ростом он не стал ниже, и все так же силен и быстр, умен и находчив, и глаза голубые смотрят гордо, а чувствует он себя так, словно прилюдно вдруг оказался без штанов.
Гуров вышел из лифта, направился к выходу, решая, доставать паспорт или привычно коснуться пальцами нагрудного кармана и кивнуть знакомому постовому. До дверей оставалось шагов двадцать, когда Гуров услышал хорошо знакомый, чуть насмешливый голос:
— Господа сыскари, смотрите, как уходит из альма-матер один из нас, может, самый отличный мент, а ныне свободный сын свободной России!
У колонны стояли четверо штатских, старший из них, приземистый, большеголовый, был лучшим, точнее, единственным другом Гурова. Начальник главка, генерал Петр Николаевич Орлов неловко растопырил руки, неловко улыбался, отчего его некрасивое, грубо слепленное лицо казалось смешным и трагичным одновременно.
— Привет, коллеги, митингуете? — Гуров пожал всем руки. — О чем, если не секрет?
— Тамбовский волк тебе коллега…
— Сбежал, паршивец!
— Чуткости тебе, Саня, не хватает, — ответил Гуров, оглядывая присутствующих. — Не сбежал, а отступил перед превосходящими силами противника.
Гуров был самым молодым из собравшихся, старший — генерал Орлов — хлопнул друга по литому плечу и сказал:
— Опись возвращаемого обществу индивида производить не станем. Все видят: что брали, то и вернули, голова одна, пара рук и пара ног…
— Б/у, конечно, так против окаянной не попрешь…
— Хватит дурака валять, давай о серьезном, — перебил товарища худощавый интеллигент и сверкнул вставными зубами. — Лева, о чем мечтает мент обыкновенный? Как пишет враг народа Бабель… об выпить рюмку водки, об дать кому-нибудь по морде… Ты уходишь хотя и не в первый, но, чувствую, в последний раз. Выпивку ставишь?
— Обязательно. — Гуров кивнул. — Завтра часиков в девятнадцать у меня дома…
— Чего приносить?
— Носовые платки. — Гуров взял Орлова под руку и двинулся к выходу.
Постовой знал их обоих в лицо, лихо козырнул, и Гуров вышел на свободу.
— Как просто, — сказал Орлов и потер свой бесформенный нос, — словно в номере Кио. Вошел в коробку полковник, опер-важняк, а вышел молодой пенсионер… А ведь я двадцать лет жизни положил, чтобы из тебя сыщика сварганить…
— Ты от меня хвастовством заразился, — Гуров открыл дверцу «жигуленка». — Садись, тебе куда?
— К чертовой матери, — пробурчал Орлов, усаживаясь на переднее сиденье. — Комиссию прохожу, сам знаешь…
— Тогда двинем ко мне…
— Угу, — Орлов кивнул. — Ты ушел, я уйду, кто пахать будет?
— Свято место пусто не бывает.
— Это наши места святы? И потом я не про кресло и подпись в ведомости. Кто пахать будет?
— Не лабуди, Петр, — Гуров аккуратно выехал со стоянки. — Мы с тобой и не последние сыщики, пахали за совесть, а вырос урожай тот еще — на всю Россию отравы хватит.
— Ты знаешь прекрасно…
— Я знаю только, что людей наши знания не интересуют, — перебил Гуров. — Я не от бюрократов убежал, а от безысходности.
— Ты убежал, меня ушли. В отношении меня — правильно, я уже выработался. Но как тебя отпустили? Я полагал, на меня насядут: мол, Гуров твой подчиненный и друг, уговори потерпеть… Выкуси! — Он сложил фигу. — Ни один не трехнулся, что лучший сыщик уходит.
— Петр, перестань слова говорить, сам прекрасно знаешь: начальники от меня устали. В последнем крупном деле я им окончательно кровь испортил…
— Так ведь сегодня спикер в изоляторе…
— Тем более, — перебил Гуров, — еще обиднее получается, что их предупреждали, а они…
— Только не говори, что они наложили в штаны. Они обосрались!
— Петр, ты пока генерал, выбирай выражения.
— Я сорок лет выбирал выражения, депутатов, делегатов, президентов… — Орлов смял короткопалой ладонью лицо и замолчал.
